Тетрадь, найденная на болоте у Красных Холмов
Полежав минут десять, и внутренне борясь со своими желаниями, Наташа не выдержала, и накинув на ночнушку халат, спустилась с лестницы, краснея на ходу. Ничего такого, просто проверить - а куда же делся Петров? А вдруг он ещё не спит? Они могли бы поговорить… А потом он бы положил руку ей на плечо… А она, сняв его руку, показала бы ему, что она не такая… И они поговорили бы ещё… А потом он… Но тут Наталья Петровна обнаружила в метре от себя с азартом трахающуюся парочку. Эта сучка Алёнушка визжала как резаная, прыгая на чужом хую (вот ведь блядь какая - при живом-то муже!), и вызывала странное чувство стыда и возбуждения одновременно. Наталья Петровна вдруг с удивлением поняла, что она, задрав ночнушку, гладит себя между ног. Это казалось для неё унизительным, но оторваться было невозможно. Она и тихо кончила вместе с Алёной, зажав себе рот ладонью. По бёдрам потекла влага, и Наталья Петровна быстро поднялась наверх, с мыслью поскорее лечь, уснуть, и всё забыть. Но уснуть оказалось не так-то легко. Ей мерещились какие-то интимные прикосновения, мужские руки, член Петрова… Всё это путалось в голове, и Наталья Петровна поймала себя на том, что снова гладит половые губы. Она села на кровати, и прижала руки к щекам.
- Вот я дура! Дура! Дура!
И хотела уже расплакаться, как Алёнкины визги донеслись уже с улицы… Это было слишком! Последняя соломинка сломала хребет верблюду. Наталья Петровна обречённо вздохнула, и села в кресло у окна, широко раздвинула ноги, положив их на журнальный столик, и глядя на трахающуюся на скамейке парочку, принялась мастурбировать ручкой массажной расчёски, обмирая от собственного бесстыдства. И чуть не закричала сама, когда внутри что-то взорвалось, а по её ногам снова потекло. Впрочем текло не только по ногам. С трудом отдышавшись, она обнаружила на своих щеках слёзы, и ей почему-то было стыдно… И хорошо.
- Что я наделала?!
Наталья Петровна встала, вытерла слёзы и промежность, и задумалась. Потом, выждав около получаса, она снова спустилась вниз. Зачем? Она и сама не могла бы сказать. Алёнка уже крепко спала, отвернувшись к стене, сбив простынку в ноги, и выставив напоказ свою похабную задницу, Петров же, похрапывая лежал на спине, заложив руки за голову, а его полуобмякший член смотрел в сторону Натальи. Она заворожённо уставилась на него, как кролик на удава. Вывод показался ей неутешительным.
- Я схожу с ума! Но раз так, то…
Она, как загипнотизированная, тихо подошла, и сняв через голову ночную рубашку, опустилась перед спящим Петровым на колени. Взяв заранее приготовленную расчёску, Наталья аккуратно ввела ручку себе во влагалище, а другой рукой аккуратно приподняв член, лизнула его языком. Член явно пах Алёнкиной помадой, и Наталья Петровна аккуратно облизала его со всех сторон, потихоньку лаская его ладошкой, и себя - ручкой расчёски. Внезапно Петров прекратил храпеть и шевельнулся. Замерев от ужаса с приподнявшимся членом во рту, Наталья Петровна внезапно кончила, изо всех сил стараясь не застонать, и не укусить Петрова. Но тот, зевнув, захрапел снова. От оргазма и ужаса от произошедшего у Натальи Петровны закружилась голова, и в глазах забегали звёздочки, но она нашла в себе силы встать. Она стояла перед Петровым обнажённой! И пусть он этого не видел, но она с гордостью приподняла грудь руками, и показала спящей Алёне язык:
- А у меня больше!
После чего, Наталья Петровна вытащила из себя расчёску, поцеловала спящего Петрова, и тихонько поднялась наверх. Сев на кровать, она в ужасе обхватила голову руками.
- А что я ТЕПЕРЬ наделала?!
Спала Наталья Петровна почти до обеда, но довольно беспокойно. Ей снилось, что Петров просыпается… Что Петров вдруг кончает… Что он обнимает её… И непонятно почему - что она снова сдаёт выпускные экзамены. А наконец-то проснувшись, она ужаснулась:
- Что вчера со мною было?! Что я натворила?! Это была не я… Это мне приснилось…
Но вкус Алёнкиной помады на губах был безжалостен.
Общую опохмелку Наталья Петровна пропустила - видимо Петров счёл неудобным будить её (а если бы он пришёл, то что бы она ещё натворила?), а Вовка, гад такой, куда-то пропал ещё вечером, да так и не вернулся.
Умывшись, Наталья открыла найденную тетрадь, и углубилась в чтение, изредка комментируя прочитанное междометиями типа "Ого!", "ОГО!!!" И снова потянулась к расчёске…
Но скоро от чтения её отвлекли голоса на улице. Выглянув в окно, она и увидела Вовку, наглаживающего жопу Светке…. Сейчас они сидят на улице, смеются, и им вот не стыдно ни капельки! Это ей стыдно, и это она чувствует себя униженной. Но она смоет это унижение! Чужой спермой, и своими оргазмами! Сегодня ночью она сама придёт к Петрову, сама разденется, и разбудит его минетом. А потом она ему ДАСТ во все дырки! И сделает всё, что Петров попросит. И унижения больше не будет, останется лишь чувство скрытого превосходства над неверным мужем.
- Ах, милый Вовочка, ты так? А я тогда вот ТАК!
Но Вовка этого никогда не узнает. Пусть это останется моей тайной. Моей, и Петрова - он не проболтается. Сколько лет он Алёнку трахал? Пять или шесть? Или больше? А её Женька и в ус не дует. Вообще-то Алёна в чём-то права… Ну а пока можно разыграть скандал ревнивой и склочной жены-мегеры, ведь без явных последствий оставлять унижение нельзя. И сейчас Вовка за это ответит! И будет думать, что на этом дело и кончится. А вот те хрен!
Взгляд Натальи Петровны приобрёл мечтательное выражение, на лице появилась улыбка, а ладонь сжала ручку тяжёлой чугунной сковородки…
Местный ветеран помоек дед Авдей (который согласно бессмертному творению, не боялся ста блядей), промышляющий сбором стеклотары, обнаружил на островке болота среди пустых бутылок, одну, слегка початую, а рядом - помятую банку килек в томате. Дед Авдей постелил газетку, присел, и достал гнутую алюминиевую вилку, и чистый гранёный стакан. Махнув грамм сто, он подкурил валявшийся тут же королевский бычок "Космоса", и мечтательно выпустив горький дым в синее небо, потянулся вилкой за килечкой. Откуда-то с участков доносились женские визги, и звуки тяжёлых ударов тупым предметом по организму. Дед Авдей, вспомнив супругу, философски улыбнулся, и набулькал в стакан ещё соточку за её упокой. Жизнь прекрасна, господа!
Киса Воробьянинов